«Я хотел бы ещё раз извиниться перед тобой за то, о чём сейчас попрошу, – продолжал я вспоминать письмо, которое начал мысленно составлять ещё во время своей долгой дороги на юг. – Пусть наш с тобой общий смуглый друг делает то, зачем он сюда был послан, – а мне, впервые за эти нелёгкие годы, хотелось бы немногого: отдохнуть. Построить свой дом в этом городе, жить в нём с женщиной, равной которой нет во всей Поднебесной империи. И, конечно, временами приезжать в наш с тобой город. А потом, когда я отдохну, – кто знает… Простишь ли ты мне такую слабость?»

А ещё я с усмешкой вспоминал мешок с глупыми камнями – подарками неудачливого охотника, который я, вместе с письмом, небрежно бросил Амихраману со словами: заодно попросите, дружочек мой, брата выяснить, на что это годится.

Камни – любые камни – это был наш с братом давний опознавательный знак, говоривший: возможны проблемы со стороны своих. Если же камень был послан один, то это означало, что кто-то из наших работает уже не на нас…

В принципе Амихраман вёл себя со мной безупречно – он ведь был умным молодым человеком. Он часто возникал – по привычке, как бы из облака пыли, – у пристаней в порту, находя меня там самым мистическим образом, чтобы вежливо рассказать мне о новых идеях, товарах и сделках моего торгового дома. Он не подавал ни малейшего повода к сомнениям в том, что если я отдам распоряжение – или, например, опустошу его кассу для строительства моего дома, – то он подчинится мгновенно. Я же доверял своей интуиции, говорившей, что если какой-то человек кажется тебе безупречным, то надо быть поосторожнее и не лезть в его дела, не имея более весомого оружия, чем славное имя. Так и продолжался наш с Амихраманом танец вежливости, к полному одобрению Сангака.

А Ян, окончательно сменившая своё имя на Юй («яшма, а не рыба»,– огрызалась она на мои шутки), тем временем была занята кое-чем другим. Она разрывалась между Меванчей и её крикливым наследником, нашим будущим домом и походами по книжным лавкам Гуанчжоу, совместно со своей новой подругой – супругой ревизора судов. Она и приносила мне новости с севера.

О недавнем страшном поражении у Чэньдао, где империя бросила против конных лучников Ань Лушаня новинку, хорошо забытую со времён У-ди: стрелков в колесницах, запряжённых буйволами. На снегу остались тысячи солдат Ли Хэна, павшие в результате тотального хаоса и неразберихи. А также новости о не менее страшном поражении нового императора при Циньфане. Но я знал, что победа всё равно будет – эту победу ему обеспечили ещё прошлогодние манёвры Ли Гуанби и Го Цзыи, благодаря которым земли к западу от Жёлтой реки, с пасущимися там лошадьми, были, наконец, заблокированы имперцами. Мятеж не захлебнулся – он просто застрял на мёртвой точке.

Оставался он на ней и после того, как в конце холодного первого месяца в палатку окончательно ослепшего и обезумевшего, вслепую рубившего слуг и адъютантов Ань Лушаня вошли его советник Янь Чжуан и евнух Ли Чжуэр, зарезали полководца (прощай, несчастный Рокшан), а затем объявили слабоумного сына покойного его наследником. А реальный преемник великого мятежника, генерал Ши Сымин, после этого начал наступление к северу от Жёлтой реки, но с позором отступил в Фэньян.

Пришло время возвращать империи руины её разграбленной и изнасилованной столицы. Первым в неё ввезли «Отца императора», который затворился в каком-то павильоне среди разрушенных и сожжённых дворцов. («Говорят, он стал страшно жесток, казнит людей не хуже Ань Лушаня», – поёжившись, сообщила мне Ян.)

Впрочем, войной в переполняемом беженцами городе интересовались тогда все, а у Ян появился ещё свой, особый интерес. Она начала коллекционировать свитки. Причём те, героиней которых оказывалась она сама.

– Почитай, что они пишут,– помахала она очередным таким свитком в дешёвом картонном футляре с завязками. – Вот здесь, в конце.

И я в изумлении прочёл дышащее грустью описание очевидца: «Бледный, дряхлый император тянул её за руку, обливаясь слезами и не желая расставаться с ней. Гуйфэй повернулась и вышла в сопровождении охраны, Гао Лиши последовал за ними. В маленьком зале её оставили одну. Она сначала поклонилась алтарю, потом совершила ещё один поклон, повернувшись в ту сторону, где в другой комнате находился император. „Ваше Величество! Я ухожу!… Как две веточки, сросшиеся вместе… Как одна веточка с двумя отростками…" Затем она вышла во двор и медленным движением перекинула шнур через ветку грушевого дерева… Потрясённый император потерянно повторял: „Матушка… супруга… супруга… моя!"»

– Когда это он был дряхлым? И куда это он тянул меня за руку? Да если бы он хоть уронил по мне слезинку, я бы… Но я о другом. Что это творится в Поднебесной – они сначала обожали меня, потом ненавидели, обвиняя меня во всём – от мятежа до плохого урожая, а теперь миллионы подданных рыдают и льют по мне слезы!

– Воскресни и явись к Светлому императору – избавишь своих бывших подданных от их бесконечной печали, – легкомысленно посоветовал я.

– А зачем? Я думаю вообще-то о другом, – сообщила она мне, наблюдая закат с ещё не отстроенной внешней галереи нашего дома. – О… несправедливости. Вот я покупаю румяна – и эта торговка с севера, которая и в столице-то в жизни не была, сообщает мне с фальшивыми слезами на глазах, что такими румянами пользовалась Ян гуйфэй. О Небо, румяна – ужасная дрянь, даже дворцовая уборщица к ним не прикоснулась бы – а она просит за них тысячу монет. Почему? Потому что Поднебесная плачет по мне!

Тут я впервые заинтересовался ходом её мыслей. А она сидела, смотрела на апельсиновые и зелёные полосы по закатному небу и повторяла:

– Румяна Ян гуйфэй. Чай Ян гуйфэй. Шёлк Ян гуйфэй. Цены просто страшные. Это моё имя. А они получают за него дополнительные деньги, просто за имя. Имя – моё. А деньги получают они. В том числе с меня. Хм.

Я и представить себе не мог, что очень скоро увижу результат этих любопытных размышлений. Не мог представить даже тогда, когда моя возлюбленная, осматривая первые законченные комнаты, садики, каналы и галереи нашего нового дома среди разрытой ещё красной земли, вдруг заговорила знакомым мне шёлковым голосом («придворная актриса Юй Хуань даёт спектакль»):

– Мне стыдно тратить твои деньги, мой прекрасный воин. Я бесполезная женщина, умеющая только транжирить.

Я попытался напомнить ей, что денег у меня более чем достаточно – даже если жить только на увезённое из столицы Сайгаком. Но спектакль только начинался:

– А ещё я подумала, что мне надо занять достойное положение в обществе. Кто я? Жена иноземного торговца. Ну, очень богатого. Ну, заодно ещё и великого даосского целителя. Но всё же… Ну, я не говорю, конечно, о статусе супруги крупного чиновника…

– Или статусе повелительницы всей империи, который тебе, пожалуй, ни к чему, – вставил я.

– Но есть одна интересная мысль… Мой дорогой, а ты знаешь, что эта бесполезная женщина тоже может заработать небольшие деньги и заодно подарить тебе нескончаемые наслаждения?

Тут я всерьёз заинтересовался и замолчал. А Ян начала еле заметный глазу танец – лёгкое движение бедра, поворот головы: так она поступала, когда на чары одного только своего голоса уже не полагалась.

– У тебя большой остров, здесь много места, и тебе понадобятся слуги. Не позволил бы ты мне нанять несколько девушек из очень хороших семей, которые могли бы приносить здесь радость очень немногим, избранным, очень высокопоставленным людям? Я получила бы от родителей этих девушек немалые деньги за одно лишь их обучение искусству любви. Ведь они потом смогут очень хорошо выйти замуж, – тут она уже всерьёз начала танцевать. – А для меня статус хозяйки дома, где предлагают удовольствия, – это очень много. Ну, а ты… ты сможешь проверять мастерство каждой из них, стоит тебе только захотеть, – заключила она.

Я не поверил своим ушам. Идея была просто великолепна. Павильоны для музыки, писания стихов и иных удовольствий заняли бы не такую уж большую часть нашего острова, нам, вместе с кухнями и банями, хватило бы места и на другой его оконечности, – до нас и звука бы не донеслось. Ну, а получить целый выводок искусных девушек, готовых к услугам в любой момент по приказу строгой Ян, – да это был просто прекрасный сон.